Палиндром обычно понимается как «фраза или стих, которые могут читаться (по буквам или словам) спереди назад и сзади наперед, при этом сохранится удовлетворительный смысл».[1] Развитие русского палиндрома в ХХ веке связано со знаменитым «Перевертнем» Велимира Хлебникова:

     Именно эта редакция «Перевертня» мне кажется наиболее оправданной, так как в собрании сочинений он «печатается по рукописи (РГАЛИ)»[3]. В других есть погрешности: неправильно набран подзаголовок (лишь прописными[4] или строчными[5] буквами), запятая вместо точки после «инок», отсутствие запятой после «кум», расположение текста по левому краю, неправильное написание «Смерти-Мавки»[6]. Неточны так же и перепечатки из «Изборника»: расположение текста не по центру, пунктуационные несоответствия, неоправданная разбивка последней строки на две[7].

    Любопытна публикация «Перевертня» в миниатюрной книге, размером всего 7 на 5,5 см.[8] Двенадцать строк напечатаны прописью и расположены по центру (от «Кукси, кум, мук и скук» до «Солов зов, воз волос»), а остальные шесть – обычными строками с расположением по левому краю. С чем связана такая непоследовательная половинчатость решения текста, мне не ясно.

    Заслуживает внимания вариант «Перевертня» «с сохранением авторской пунктуации»[9]. Несмотря на правильное написание подзаголовка и расположение текста по центру данной публикации, редакция Р.В. Дуганова все же предпочтительнее, поскольку для палиндрома характерна замкнутость в пределах одной строки. Только в своей поэме «Разин» Велимир нарушает эту традицию, хотя и «Перевертень» явился новым словом в русской палиндромистике, так как «Хлебников впервые в русской поэзии применил палиндром в качестве строительного материала для стихотворения большой протяженности»[10].

    Трудно предположить, что именно вдохновило поэта на написание «Перевертня». Есть лишь воспоминание Д.Д. Бурлюка: «Жил в “Романовке”, Москве; часто сиживал у меня Виктор Владимирович Хлебников. Однажды перед тем как отправиться в баню, с Виктором Владимировичем обсуждали различные возможности рапсодических выявлений. Я предложил рифмование строк началами своими. <…>. Пока я мылся в бане, Витя уже окончил свои стихи: названные им “перевертень”»[11]. Дата написания этого произведения приходится, вероятно, на конец ноября – начало декабря 1912 года, когда «В Москве Хлебников принимает участие в написании манифеста для “Пощёчины общественного вкуса” (в Романовке – общежитии московской консерватории, № 86, угол Малой Бронной и Тверского бульвара, д. 2/7»[12].

Анализируя фонетический уровень стихотворения, прежде всего, следует представить его ударно-безударную схему:

         Сразу обращает на себя внимание тот факт, что почти треть текста (1-я, 8-я, 12-я, 14-я, 15-я, 17-я и 18-я строки) палиндромна и на звуковом уровне, то есть постановка ударений на словах сохраняется и при обратном чтении, что придает дополнительный эстетический эффект. Что касается отнесения данного произведения к силлабо-тонической или тонической системе, то здесь начинаются определенные трудности. 1-ю и 12-ю строки можно рассмотреть как 4ст. хорей с мужской цезурой на 2-й стопе. 7-я и 13-я строки трудно определяются. Несмотря на преобладание, все же нельзя сказать, что «Перевертень» написан хореем, поскольку «наличие определенного размера в отрывке не может свидетельствовать о его принадлежности к данному тексту, так как хлебниковская метрическая система переменна, и нередко даже в смежных строках перебивают друг друга различные метры, к тому же часто взрываемые интонациями живой речи»[13]. Одиннадцать строк текста, включая подзаголовок, имеют по 4 ударных слога, но этого недостаточно для того, чтобы утверждать, что произведение написано 4-хиктным тоническим стихом. Цельность «Перевертню» придает сложное сочетание и переплетение палиндромной формы, хорея и четырехударности. Стоит добавить, что «всего из 66 ударных гласных 38 (более половины!) приходятся на ударную <о>»[14]. Точнее сказать, из 70 – 36, так как я рассматриваю еще и подзаголовок и считаю, что в строке «Но не речь, а черен он» нет ударения на «но», а слово «оселок» имеет ударение на «е»[15].

         Своеобразную палиндромичность можно увидеть на лексико-семантическом уровне. Одно из значений слова «перевертывать» – «оборачивать кого во что. Ведьма перевертывает девку в сороку»[16],  то есть у слова «перевертень» раскрывается и другой смысл. Следует отметить: «перевертыш – перекидыш, вовкулака, оборотень, опрокидень»[17]. Потусторонним ореолом обладает и последнее слово «Мавка», которое «восходит к маве из украинской мифологии – оборотню, злому духу, нечистой силе, которая символизирует зло, коварство, войну и смерть и предстает в виде женщины-соблазнительницы с красивым лицом, но с безобразной спиной без кожи и открытыми внутренностями»[18]. Связь образа Мавки с палиндромичностью, оборотничеством хорошо представлена в нарисованном варианте «Ночь в Галиции», выполненным П.Н. Филоновым в «Изборнике» 1914 года[19]: «Обрабатывая строку “Она шиповника красней”, <…> художник рисует букву “o”, символизирующую женское начало, с двойным ликом – женским и мужским (если букву перевернуть), как бы подчеркивая мотив оборотничества и двуликости мавы. В этой идеограмме Филонов нашел, можно сказать, своеобразный графический аналог хлебниковскому палиндрому (или перевертню)»[20].

         Таким образом, необычайное внутреннее единство данного произведения возникает еще и из-за мерцания различных значений слова. Сюда же можно добавить следующее: «оборотни – опрокидчивые сани: телега, коей кузов опрокидывается для свалки клади»[21]. «3 число упадка, убывающего ряда звеньев какой-нибудь цепи событий, и закрывая собой угол событий, идёт к его тупику».[22] Каждое слово в «Перевертне» не случайно не только в силу своей формы, но и смысла всего произведения.

         Отмечу также строку «Солов зов, воз волос», связанную со смертью, поскольку волосы «соотнесены с миром существ, так сказать, призрачных, потусторонних»[23]. Здесь следует вспомнить солоху – «русалку, лопасту, преимущественно с расчёсанными волосами»[24].

         От такой высокой упорядоченности создается впечатление, что Хлебников немного лукавил, говоря в «Свояси»: «я в полном неразумии писал “Перевертень” и, только пережив на себе его строки “Чин зван мечем навзничь” (война) – и ощутив, как они стали позднее пустотой: “Пал, а норов худ и дух ворона лап”, – понял их как отраженные лучи будущего, брошенные подсознательным “Я” на разумное небо»[25].

         Можно высказать предположение, что Велимир в данном произведении предсказывал скорее революцию 1917 года, чем войну 1914-1918 годов. «Революция в его судьбе, как и в судьбах всего народа, была тем смысловым центром, к которому так или иначе было направлено все его творчество и из которого оно исходило»[26]. Всего строк в «Перевертне» 19, а без названия и подзаголовка – 17. 19 и 17 дают 1917. 5-я строка «Чин зван мечем навзничь» скорее подходит революции, свержению и смерти высокопоставленного лица, чем войне, к тому же именно 5 лет оставалось до революции. Манипуляции с числами не должны смущать, так как «всякая стихотворная структура, по Хлебникову, членится на три основных уровня: числовой, числоименной и именной (словесный)»[27]. Любопытно еще одно совпадение: в «Учителе и ученике», первой книге Велимира, вышедшей в год написания «Перевертня» (1912), сообщается: «не следует ли ждать в 1917 году падения государства?»[28]. «Загадочно предсказанная Хлебниковым в 1912 г. Дата “1917” рождена предчувствием близкой катастрофы, исчерпанности целого исторического периода»[29]. Да и сам Велимир писал: «Блестящим успехом было предсказание, сделанное на несколько лет раньше, о крушении государства в 1917 году»[30].

         Отмечу, что на сходство палиндрома («двояковыпуклой речи», как позднее назовёт его Велимир[31]) и революции (перемены кривизны, перехода от двояковогнутости к двояковыпуклости) указывает в своей работе Жан-Клод Ланн[32]:

Свежий переворот: двояковогнутая чечевица пала.

Власть у двояковыпуклых стёкол! Смена мировых чечевиц![33]

         Таким образом, «Перевертень» Хлебникова является совершенно новым по своей форме стихотворением, состоящим из однострочных палиндромов. Как замечает В.П. Григорьев, «палиндромичность не является грамматикой русского языка. Но когда палиндром попадает в рамки поэтического языка, оказывается, что искру семантического можно высечь. Яркость формы даёт особое семантическое поле»[34]. При всей сложности написания подобных текстов Велимиру удалось представить глубокое произведение, проявляющее свою цельность на фоническом, лексико-семантическом и метрическом уровнях.

        Иногда исследователи творчества В. Хлебникова находят любопытные палиндромные вкрапления в его произве-дениях. Создаётся впечатление, что палиндромность так или иначе словно разлита по всему творчеству этого очень самобытного поэта. «В стихотворениях “Я любоч, любимый любаной…” и “Заклятии смехом” действует принцип симметричной организации – тот же, что определяет идею палиндрома в стихотворении “Перевертень”, в поэме “Разин”, а кроме того, в “романсе” – единственном музыкальном опыте Хлебникова. Если в стихотворных хлебниковских палиндромах представлены формы в равной степени специфические для поэзии и музыки (музыкальный палиндром именуется ракоходом), то в романсе и “симфониях” – тот род симметрии, который свойствен прежде всего музыке. Действие симметрии распространяется здесь на всю вещь целиком, а не на каждую строку отдельно; единицами симметрии становятся построения, внутренний порядок элементов в которых сохраняется при обратной последовательности самих построений»[35]. А в стихотворении

         *   *   *

Приятно видеть

Маленькую пыхтящую русалку,

Приползшую из леса,

Прилежно стирающей

Тестом белого хлеба

Закон всемирного тяготения![36]

можно отметить, что «сюда “вмонтировано” небольшое “палиндромное зеркальце”: БЕЛого хЛЕБа»[37].

         «Перевертень» (и тем более, палиндромическая поэма «Разин», ещё ждущая своего исследователя) В. Хлебникова, несомненно, не остался не замеченным и нашёл своих последователей. Однако вопрос о преемственности этой формы в творчестве Валерия Брюсова мне представляется несколько сложным. В своей книге «Опыты» Брюсов даёт несколько примеров палиндромных стихотворений, датирующихся 1915 и 1918 годами. Например:

         ГОЛОС ЛУНЫ

 (Палиндром буквенный)

         Я – око покоя,

         Я – дали ладья,

И чуть узорю розу тучи,

Я, радугу лугу даря!

         Я – алая,

         Я – и лилия,

Веду, Сильвана, в лесу дев,

         Я, еле лелея

         Небес эбен.

                            1915[38]

      В примечаниях автор пишет: «Известны палиндромы Порфирия Оптациана (IV в. по р. Х.) и, у нас, Державина: Я иду с мечем, судия. (Другой известный палиндром: “А роза упала на лапу Азора”). В последнее время писал палиндромы В. Каменский (“перевертни”)»[39].

     Комментируя эту цитату, следует, прежде всего, сказать, что перевертни писал  не Василий Каменский, а Велимир Хлебников. Вслед за В. Брюсовым, Г. Никитин настойчиво повторяет, что В. Каменский писал подобные произведения[40], однако мне они неизвестны. Валерий Брюсов, таким образом, указывает своими предшественниками П. Оптациана и Г.Р. Державина, но ни в коем случае не хочет признать факт ученичества у Будетлянина. Современник вспоминает: «Брюсова всегда занимал и сейчас особенно занимает вопрос о новых формах стиха. Поэты римские IV века дают материал для таких соображений. Брюсов показывает мне книгу р и м с к о г о поэта, времён Константина, который заслужив<ает> имени волшебника слова. Он придумывает целую с т р а н и ц у гекзаметров, сохраняющих смысл, если читать их слева направо, или справа налево»[41]. Почти то же самое приходило на память и Вадиму Шершеневичу: «Часто встречаясь с Валерием Яковлевичем и на средах на Мещанской и в другие дни, я много беседовал с ним о поэзии. Брюсов очень любил головоломки. Он с восторгом рассказывал о латинском поэте Авсонии, писавшем стихи, которые можно было читать с одинаковым смыслом от начала к концу и наоборот, стихи, внутри которых по вертикали можно было прочесть приветствие, стихи в одну строчку»[42].

     Несмотря на относительную слабость Брюсова как палиндромиста, всё же не стоит сбрасывать его со счетов. Он, как мне кажется, первым подошёл к палиндрому с научной стороны и литературоведчески обосновал его место в русской поэзии. Мне представляются ценными следующие замечания В. Брюсова:

     1) «Палиндромом называется стихотворение, которое можно читать от начала к концу и от конца к началу, по буквам (буквенный палиндром) или по словам (словесный)»[43]. То есть, даётся минимальная классификация, а в книге – примеры на оба случая[44].

     2) «Палиндром <…> придаёт и особый ритм стиху»[45]. При составлении палиндромных стихотворений часто возникают большие ритмические сбои в строках, рваные предложения, грамматические, семантические и синтаксические огрехи. «Писатель-юморист Лео Каганов даже создал "белые палиндромы", пародирующие стиль и звучание палиндромного жанра и эклектичность создаваемых в нем текстов: “Вчера почитал сборник палиндромов Карпова, сел и быстро сочинил тоже несколько. Вот они:

УХО СМЕХА - МЕХИКО
ЛОМ ОКО ПОЛКА
ША! ДОГ ЛИЛ ГОДОВ КАШУ

…Только не надо мне говорить, что, мол, они у меня неправильные и задом-напеpед не читаются…. Зато, согласитесь, во всем остальном мои палиндромы ну совеpшенно ничем не отличаются от обычных! Вон некоторые (не будем показывать пальцами) вообще пишут стихи без рифм и утверждают, что это белый стих. А у меня белый палиндром. Чем он хуже белого стиха?”»[46].

      Я думаю, что замечания Лео Каганова одновременно справедливы и несправедливы. Примеры в защиту писателя-юмориста можно приводить тысячами[47]. В наше время «палиндромическая форма становится обыденностью, сочиняется множество вполне заурядных стихов»[48]. Однако с таким же успехом можно говорить и о том, что написание любого качественного стихотворения, даже самого простого и традиционного, лишённого всяческих комбинаторных изысков, невозможно в наше время, и в качестве доказательства, следуя примеру Л. Каганова, написать пародию на графоманские произведения.

       Продолжая рассмотрение эволюции палиндрома в русской поэзии, нельзя не отметить небольшой цикл стихотворений Александра Туфанова:

     НА САНЯХ В ИЮЛЕ

        (палиндромон)

   «Ногу печа... атай!

     Правой! Левой!»

 

   Узорно лил он розУ,

   Пил, томим от лиП,

   Узор гулял угрозУ,

   Хил он, но с мечем соннолиХ.

 

             *   *   *

   Носил авось. Сова ли соН

   Ему сваляла в сумЕ?

   Не тем, а заметеН

   Тем, около комеТ.

 

             *   *   *

Уже лих я на санях и лежУ...

Утро, ч... чем рад! в дар меч чортУ!

Уже меня тянем... межУ.

Утробой — о, был глыбой, о! — бортУ![49]

         Уникальность этого стихотворения заключается в том, что все его строки написаны палиндромами. Обратное прочтение акцентируется большими буквами в конце строки, а также эпиграфом, в котором можно прочитать намёк на разностороннее восприятие произведения: не только слева направо, но и справа налево. Этот цикл А. Туфанова, на мой взгляд, является первым стихотворным палиндромом. Пусть здесь ещё имеются сбои как в ритме, так и в смысле, однако заявленная возможность палиндрома образовать стихотворные рифмующиеся строки была весьма прогрессивной.

         После знаменитой поэмы Велимира Хлебникова «Разин» (1921) стало понятно, что написание палиндрома не ограничивается афористичным изречением или небольшим стихотворением, собранным из строчек, одинаково читающихся слева направо и справа налево. Несмотря на официальный запрет со стороны государства на экспериметальное творчество, комбинаторная поэзия «выжила», если можно так сказать, за счёт палиндрома. Обозначим основных авторов, чьи творческие достижения являются вехами в русской палиндромистике и ждут глубокого изучения.

        1960-е: Валентин Хромов, «ПОТОП, или ада Илиада» – первое драматическое произведение,  написанное палиндромами[50].

         1960-70-е: Николай Ладыгин. «Палиндромы Ладыгина по исключительному объёму (более двух тысяч срок, стосорок произведений), по разнообразию тем, безупречной форме бесспорно уникальны в искусстве поэзии. <…>. Если Хлебников практически вывел палиндром из узкого круга занимательного стихосложения в область большого искусства, то Ладыгин расширил идейно-тематическое русло палиндрома как эпического жанра, продемонстрировал разнообразие его видов, объединённых в циклы»[51].

         1970-80-е: Витольд Либо. Сам автор пишет: «Палиндромы я начал создавать в 1972 году»[52]. Палиндромное творчество В. Либо разнообразно: здесь и афористические высказывания[53], и пьесы[54], и стихи[55].

           В 1980-90-е написание палиндромов приобрело лавинообразный характер. Назову лишь некоторые имена: Дмитрий Авалиани, Борис Гольдштейн, Елена Кацюба, Михаила Крепс, Германа Лукомников, Александра Бубнов, Дмитрий Минский, Алексей и Павел Нагорских, Владимир Рыбинский, Сергей Федин, Борис Гринберг, Андрей Канавщиков.

Уже ближе к концу ХХ века палиндром занял прочное место в русском стихосложении. Написание стихотворений-палиндромов стало показателем высочайшей техники. Уникальными в этом плане являются сонеты Владимира Пальчикова (Элистинского),[56] апогеем которых является тринитарный сонет:

                        ВЕНОК ШЕСТОЙ: «МЕГА» «КИБЕР»

                     И пифия пророчит, но невнятна речь.

                                                                              Эсхил         

1                                                      2

Дум латы. В оде, дик, ору:            «Уроки дедовы — Талмуд!»

Догмата мир. Пенат упад.             Да — пут, а не приматам год.

Допит на Яме суррогат.                 Тагору семя — антипод.

Дуди молве... А — рас игру?           Ург и Сараев лом и дуд?

 

Дороден ном, а дорог лад.             Дал городам он недород.

Туп пил и лил вина гуру.                 Уруган нив ли лилипут?

Туп-то, но в «аве» ложь. И вру.      Урви ж, о Лева! Вон от пут!

То базилевса хоров — ад.               Да вороха свели забот.

 

Актив богов, он — одоман.             Нам од! До нового витка

миров. Ты, мука, в быте мок.          «Кометы б! Вакумы творим».

А, как, я перемог обман.                 Нам бог — о мере пятака.

 

Лукав мужик, а босу — как?            Как у собаки ж ум Вакул.

Миазма в-вои. Ворам шок.               Кошмаров Иов — вам заим.

Луг, зари и на лоне — мак.              Камен о лани и разгул![57]

        Этот сонет можно читать тремя способами: отдельно первый столбик, отдельно второй столбик и оба столбика вместе. «Такие стихи писались в эпоху барокко (как версификационные фокусы) едва ли не на всех европейских языках»[58], но В. Пальчиков до предела усложнил эту форму, добавив палиндром. Конечно же, такие сложнейшие структуры не понятны рядовому (и даже подготовленному) читателю, поэтому требуют комментариев. Приведу некоторые из них: на Яме – здесь: на могиле; Ям (Яма) (др.-инд. миф.) – бог подземного царства; Дуд – дудение; Урга, Сарай – татаро-монгольские города, столицы Золотой Орды; ном – административно-территориальная единица в Древнем Египте и современной Греции[59].

         Возможно, палиндром уже исчерпал себя. Поэтому для его обновления авторам приходится прибегать к синтезу палиндрома и другой сложной формы, например, акростиха:

      АВТОГРАФ

Вон миги гимнов

Лун ход вдохнул.

А лисья сила,

Дум латы, Талмуд.

Иго вер, тревоги

Мазал глазам.

Их аллахи

Раж или жар?[60]

        Как поясняет сам автор – Владимир Рыбинский – «этот акропалиндром написан специально для Александра Бубнова – ценителя всего необычногои нового в палиндроме»[61].

         Приведу ещё пример:

УГРОЗА ВУЛКАНА

   Вновь вон в

   ужас всажу!

   Лавы вал,

   как

   адова вода,

   нежен.[62]

       Итак, палиндром был известен ещё с древних времён и первоначально обладал мистическим ореолом (даже вплоть до XIX века). Переломным моментом в осмыслении палиндрома стало появление «Перевертня» и «Разина» (В. Хлебников), в которых эта форма получила новый подтекст и благодаря которым она получила своё место в русском стихосложении. Палиндром стал способом выражения обратимости событий, описания переворотов во времени и пространстве. Но такое понимание палиндрома, мне кажется, осталось лишь в рамках творчества Велимира. Других же авторов привлекала в первую очередь такая необычная форма, возможность двойного, обратного прочтения. К концу ХХ века палиндром получил широкое распространение, и в наши дни имеются примеры палиндромных стихотворений (нерифмованных и рифмованных, апогеем которых являются сонеты В. Пальчикова), палиндромных поэм и драматических произведений, а также небольших палиндромных рассказов.

    Эволюция палиндрома в русской поэзии ХХ века ещё ждёт своих исследователей, однако мне, думаю, удалось обозначить основные пути исследования.

© 2005 Иван Чудасов